«Моих друзей никто не имеет права похищать и убивать». Лена Патяева уже больше года требует найти ее подругу Седу Сулейманову. А недавно даже вышла на акцию протеста в Грозном. Вот ее интервью
Петербурженка Лена Патяева выходит в пикеты с февраля 2024-го. Она требует найти ее подругу Седу Сулейманову, которую похитили и увезли в Чечню. Лена вместе с правозащитниками добилась возбуждения дела о пропаже подруги, но уже год оно по нему нет новостей. Недавно девушка даже провела акцию в Грозном, но силовики никак не отреагировали и на это. Тем не менее Патяева намерена продолжать бороться и верит, что подруга жива.
Лена Патяева рассказала «Бумаге», как она познакомилась с Седой, за что ее подругу могли убить родственники и почему правозащитникам не удалось отговорить ее от пикета в Грозном.
— Почему Седа сбежала из семьи?
— Седа сбежала в Петербург в 2022-м. Ее не устраивала та жизнь, которая ее ожидала в Чечне. Она должна была стать послушной женой и рожать детей. Седе не нравилось, что в Чечне женщины должны быть идеальными тихими хозяйками, которые вечно угождают мужчинам и не могут ничего делать самостоятельно.
Во время побега Седе было уже 25 лет, и по меркам Чечни она уже должны была быть замужем. Но так как она младшая дочь, ей давали больше свободы. Седа даже работала и занималась рисованием. Но на нее уже начинали давить и искать ей мужа.
Она поняла, что дома протестовать нельзя. Ее бы заперли, избили или убили. Нужно было бежать. Но если бы ее нашли после побега, то точно убили бы, потому что это порочит семью. Она это понимала. Но свобода была ей важнее.
— В Петербурге у Седы был молодой человек. Когда она с ним познакомилась и что с ним сейчас?
— Седа встретила Стаса весной 2023-го, после второго попадания в шелтер. На тот момент она решала, уезжать из России или нет. И, возможно, Стас стал одной из причин, по которой она осталась.
Всю весну и лето они встречались, а в августе 2023-го Седу похитили. Сначала Стас делал всё, что советовали правозащитники из СК SOS, и пытался спасти Седу. Давал интервью, на камеру принял ислам, его родственники пытались связаться с семьей Седы в Чечне.
Ничего не помогало, Седу не отпускали, дело затянулось. Стас быстро сдался, он был не готов больше бороться. Он уверен, что Седа мертва, и хочет продолжить жить своей жизнью.
— Как вы узнали о пропаже Седы?
— На следующий день после произошедшего. Первым делом Стас связался с Марьям, а затем она начала работать с правозащитниками. Мне сказали, что Седу похитили и всё плохо. Я была в шоке и не понимала, что делать. Хотелось чем-то помочь, но на тот момент уже работали адвокаты и журналисты. Меня попросили не мешать.
Потом я узнала, что Седу со Стасом кто-то искал за несколько дней до похищения. Знакомые Стаса сообщили ему, что неизвестные ходят по району, показывают местным жителям его фотографию и пытаются узнать, где он живет. Тогда Седа мне ничего не сказала и решила никуда не ходить. Если бы мне рассказали об этом, я бы настаивала, чтобы Седа переехала ко мне или к Марьям. Наши адреса похитители не знали.
— Когда вы решили, что пора проводить пикеты?
— Почти всю осень 2023-го я ждала, что СК SOS сами будут действовать, и что они сообщат, если моя помощь понадобится. Мне это далось очень тяжело, потому что мне легче, когда я что-то делаю. Так пропадает ощущение полного бессилия. Кроме того, вся работа адвокатов сталкивалась с полным игнорированием со стороны семьи Седы и властей. Это сильно расстраивало.
Ближе к зиме стало видно, что Стас уже устал, а правозащитники, казалось, переключились на другие кейсы. История с Седой сходила на нет. Я решила действовать самостоятельно. Сначала спросила у СК SOS, что вообще можно сделать, но ответа не получила. Предполагаю, что они тогда были заняты квир-активистами из-за признания ЛГБТ «экстремистским сообществом». Потом начала спрашивать знакомых. Но все лишь с сожалением говорили, что в Чечне Седе никак не помочь.
Я решила, что нужно продолжать рассказывать о Седе и добиваться внимания СМИ. Но тогда я еще плохо разбиралась в медиа и начала писать в государственные и провластные издания. Там мне, конечно, никто не отвечал. Тогда я поняла, что можно выйти в пикет и создать инфоповод самостоятельно. СМИ придется обо мне написать.
— Как прошла первая акция?
— В первый пикет я вышла 1 февраля 2024 года. Было очень страшно. Я думала, что за мной сразу же приедут бандиты из Чечни. Потому что до этого я боялась даже анонимно участвовать в подкасте.
Но после пикета мне не приходили никакие угрозы, а в подъезде никто не караулил. Я поняла, что у страха глаза велики. Благодаря этому стало легче двигаться дальше.
— Ваша последняя акция была в Чечне. Как вы на нее решились? Отговаривали ли вас?
— В Грозном 20 марта я провела свой пятый пикет. Я решила, что точно это сделаю еще на Новый год. Всю осень я думала, как снова вернуть внимание к пропаже Седы. Было ощущение, что ничего уже не сдвинется с мертвой точки: люди начали забывать, медиа начали забывать. А значит нет и давления на следствие, чтобы они искали Седу. Пикет в Чечне казался мне громким поводом напомнить о деле.
С начала января я планировала пикет. И это было сложнее, чем решиться на него. Я обдумывала все риски и прокручивала в голове всевозможные страшные ситуации. Мне могли подкинуть наркотики и завести уголовное дело. Могли избить или убить. Моим пожилым родителям могло бы стать плохо, если бы я оказалась в тюрьме. Их могли тоже посадить. Из-за стресса я перестала нормально спать и пришлось принимать снотворное.
О своих планах я рассказала только самым близким друзьям, адвокату и правозащитникам СК SOS. Последние меня очень сильно отговаривали. Они считали, что пикет ни на что не повлияет, я могу пострадать, а они потеряют своего единственного заявителя по делу о пропаже Седы. Но я была уверена, что мой план сработает и от акции в любом случае будет толк. Пострадаю я или нет, это будет громкий инфоповод.
В итоге полицейские повели себя нормально и всё закончилось хорошо. Меня отпустили без протокола.
— Какой был план проведения акции?
— Во-первых, я договорилась с адвокатом о том, чтобы он поехал со мной в Грозный. Во-вторых, проанализировала, как лучше себя вести с силовиками в Чечне. В-третьих, подобрала место пикета так, чтобы на нем не было очень много прохожих. Иначе мне бы сказали, что я мешаю пешеходам и быстрее задержали.
Кроме того, я попросила подругу опубликовать заявление и фотографии в моем телеграм-канале, когда я буду без доступа к нему. Я прописала ей подробную инструкцию, что делать в случае задержания, каким медиа писать и так далее.
Меня поддерживало осознание того, что я делаю всё не зря. Это ощущение пересилило страх. Хотя в Чечне было очень страшно выходить. Намного страшнее, чем в Петербурге.
По моим ощущениям, полицейские в Грозном намного увереннее в себе, чем в Петербурге. В Чечне ко мне сначала подъехал полицейский в гражданском на обычной машине и сразу же сказал мне садиться к нему. Когда я отказалась, он поехал за подмогой. Обратно ко мне приехало уже четыре автомобиля полиции. Вся эта толпа особо не церемонилась и сразу же повезла меня в отдел.
В Петербурге же силовики долго стоят рядом с тобой, фотографируют пикетирующего, кому-то звонят, потом разговаривают с тобой и объясняют, что ты нарушаешь. И только потом могут отвезти тебя в отдел.
— Как на ваши пикеты реагируют прохожие? Интересуется ли кто-то делом Седы?
— На все акции прохожие реагируют одинаково: оглядываются, притормаживают машины, чтобы посмотреть на плакат, и фотографируют. Но никто ничего не спрашивает.
Единственные, кто задает вопросы о Седе на акциях, это полицейские. В Грозном было примерно так же. Из прохожих ко мне там обратилась только группа мужчин. Но они говорили по чеченске, поэтому я их не поняла.
В Петербурге силовики часто с издевкой спрашивали, почему я выхожу в пикеты не в Чечне, а в безопасном городе. Они думали, что мне слабо. Интересно, как они отреагировали на новости обо мне в Грозном.
— Были ли у вас проблемы из-за пикетов?
— За всё время на меня оформили только один протокол — после пикета на мосту Кадырова 29 января. Назначили 20 часов обязательных работ по статье о нарушении антиковидных ограничений. В начале апреля будет апелляция.
Еще недавно полиция искала меня из-за листовок, которые я расклеивала 8 марта. Хотя после пикетов я думала, что листовки пройдут совершенно незамеченными. Я была на работе и не застала силовиков, но соседи рассказали, что их спрашивали обо мне, представляясь сотрудниками уголовного розыска. Одну женщину это так напугало, что она расплакалась.
Потом мне звонили из убойного отдела полиции и просили прийти к ним писать объяснительную из-за листовок.
— Что сейчас известно об уголовном деле о пропаже Седы?
— Дело возбудили в апреле 2024-го — по статье об убийстве. В полиции объяснили, что эту статью используют также в случае пропажи человека. Я ездила на допрос в Чечню. У меня спрашивали, откуда и как давно я знаю Седу, чем она занималась, почему сбежала из семьи, были ли у нее какие-либо финансовые проблемы, угрожали ли ей. Потом меня еще допрашивали в Петербурге. Нужно было пояснить некоторые моменты из ответов на первом допросе.
У меня не было иллюзий, что следователи действительно займутся делом. До сих пор по нему нет никаких новостей. Потерпевшей по делу формально признали мать Седы. Возможно, перед ней следователи и полиция как-то отчитываются. Но ни я, ни правозащитники ничего не знаем. Родственники Седы сменили номера телефонов и мы даже не можем им позвонить или написать.
— Что может заставить вас перестать выходить в пикеты и требовать расследования дела Седы?
— Мой настрой никак не изменился. Я не вижу причин переставать бороться. Они появятся только в двух случаях: либо Седу найдут живой, либо расследуют дело об ее убийстве и посадят виновных. Других исходов я не приемлю.
Пока что у меня только одна административка, которую мы обжалуем. Уголовка еще не грозит, так что тут тоже ничего не останавливает. Я не знаю, когда будет следующий пикет или другая акция, но прекращать их я не планирую.
— Вы были знакомы с Седой меньше года на момент ее похищения. Почему вы так сильно включились в ее историю?
— Мы были знакомы с Седой примерно 8 месяцев до того, как ее похитили. Но для меня не важно, сколько мы дружили. За эти месяцы мы сильно сблизились, она для меня близкий человек. А моих друзей никто не имеет права похищать и убивать.
Нельзя оставаться в стороне, когда у друзей проблемы, когда они в беде. Если в глобальных проблемах и в вопросах политики можно сказать, что ты просто маленький человек и ничего не решаешь, то с близкими так уже нельзя.
