Сказка и служба не могут ужиться: «Горбунок», Ершов и Пушкин

Материал опубликован в мартовском номере журнала Никиты Михалкова «Свой».

Вот уже 190 лет — со времени первой публикации в мае 1834 года — эта сказка одна из самых любимых у наших детей и взрослых. Легкий, певучий слог, обилие метких, крылатых выражений в сочетании с магией древнего эпоса и бесподобным национальным колоритом обеспечили сказочной поэме Петра Ершова феноменальную, непреходящую славу. Известно, что в создании и популяризации «Конька-горбунка» молодому сибиряку помогали столичные знаменитости, и тем не менее многие факты-обстоятельства написания произведения до сих пор остаются невыясненными...

ТВОРИЛ «СО СКУКИ»

Уроженцу села Безрукова Тобольской губернии судьба поначалу благоволила. Студент Санкт-Петербургского университета Петр Ершов, которому не исполнилось и двадцати, завязал знакомство с известным профессором, преподавателем русской словесности, поэтом и критиком Петром Плетневым. А тот представил его светилам русской литературы Пушкину и Жуковскому.

Молодой человек показал им рукопись «Конька-горбунка», и мэтры неподдельно восхитились. Пушкин то ли в шутку, то ли всерьез тогда обронил: «Теперь этот род сочинений можно мне и оставить».

Однажды профессор Плетнев вместо лекции прочел студентам историко-филологического факультета первую часть ершовской сказки, а затем назвал имя сидевшего тут же автора. Загремели вогнавшие стеснительного Петра в краску аплодисменты. Так состоялась первая публичная декламация «Конька-горбунка», сочинения, в котором стихи одинаково просты, элегантны и содержательны:

Там котлы уже кипели;

Подле них рядком сидели

Кучера и повара

И служители двора;

Дров усердно прибавляли,

Об Иване толковали

Втихомолку меж собой

И смеялися порой...

По свидетельству университетского друга Ершова поэта Василия Григорьева, «неподражаемый по веселости и непринужденности «Конек-горбунок» был написан «со скуки на скучных лекциях».

Сокурсник автора сказки (впоследствии писатель) Андрей Ярославцев рассказывал: Петр отличался замкнутостью, «избегал людей, рвущихся хоть несколько к наружному блеску», а студенты, узнав о «Коньке», «были заинтересованы, обрадованы неожиданным явлением, хотя, казалось, нельзя было ожидать от загадочного Ершова чего-то необыкновенного».

АРОМАТ ПУШКИНСКИХ СТРОК

Степень участия Жуковского в судьбе автора «Конька-горбунка» неизвестна. Знаменитый писатель, историк, чрезвычайно влиятельный, вхожий в царские покои вельможа, безусловно, являлся надежнейшим поверенным в делах талантливой литературной молодежи. Его похвальные слова разлетались по всему Санкт-Петербургу и служили безупречной рекламой.

Что же касается профессора Плетнева, то ему бывший подопечный с благодарностью писал: «Вы первый ввели «Конька» в свет». Именитый словесник рекомендовал литературную новинку Осипу-Юлиану Сенковскому, возглавлявшему «Библиотеку для чтения», а затем немало способствовал тому, чтобы давний добрый знакомый, издатель Александр Смирдин выпустил сочинение Ершова отдельной книжкой.

Называя тех, кто помогал ему на стезе творчества, самым первым молодой сказитель упоминал Пушкина. Тот подсобил не только лестной оценкой, но и непосредственным участием в работе над ершовским материалом. В какой мере сказалась на сочинении редактура великого поэта, осталось загадкой (никаких черновиков не сохранилось). Биограф Александра Сергеевича Павел Анненков указывал, что «первые четыре стиха этой сказки, по свидетельству г-на Смирдина, принадлежат Пушкину, удостоившему ее тщательного пересмотра».

Уже вернувшись в Тобольск, Ершов поведал писателю и художнику Михаилу Знаменскому некоторые подробности сотрудничества с именитыми собратьями по перу, в частности, посетовал: «Когда приехал сюда, в страшной хандре был и много сжег. Теперь жалко: напомнило бы, по крайней мере, молодость... Были y меня и заметки, писанные Пушкиным и другими».

«Конек» действительно напоминает самые популярные у детей и взрослых произведения Александра Сергеевича и прежде всего «Сказку о царе Салтане».

Четыре строчки, о которых упоминал Анненков: «За горами, за лесами, / За широкими морями, / Против неба — на земле / Жил старик в одном селе», — некоторое время печатались в собраниях сочинений Пушкина. Потом вступительное четверостишие «вернули» Ершову, что само по себе вопрос о степени соавторства величайшего русского классика в написании «Конька-горбунка», конечно же, не снимает.

ГАЛОПОМ ПО ЭПОХАМ

В октябре 1834 года в «Северной пчеле» было напечатано объявление: «Любители Словесности с удовольствием читали в «Библиотеке для чтения» отрывок из этой Сказки, обличающей необыкновенный талант в молодом Авторе. Ныне она отпечатана особо, и мы долгом поставляем обратить на нее внимание наших читателей: она принадлежит к числу хороших произведений Словесности нашей и предвещает еще гораздо более в будущем», — так столичная газета оповестила россиян о выходе «Конька» отдельным изданием. Предварительно оно подверглось жесткой цензуре: «отредактировали» фрагменты, в которых, по мнению ретивых цензоров, высмеивались русский царь и Православная церковь.

После третьего переиздания в 1843 году сказку и вовсе запретили печатать под предлогом «несоответствия современным понятиям и образованности». Когда умер Николай I, «изъятые» строки в книге восстановили, и отныне «Конек-горбунок» являлся к читателям во всей своей первозданной красе.

Между прочим, и спустя много десятилетий, уже при советской власти чересчур бдительные цензоры находили в сказочной поэме довольно «сомнительные моменты». К примеру, не по нраву некоторым идеологам пришлись исполненные «старорежимной» благонамеренности слова: «На колени все тут пали и «ура» царю кричали».

ОПЛОШНОСТЬ «НЕИСТОВОГО ВИССАРИОНА»

Среди тех, кто восторгался талантом автора «Конька», не было Виссариона Белинского, чья рецензия изливалась желчью, изобиловала совершенно надуманными упреками, оскорбительными придирками: «О сказке г. Ершова — нечего и говорить. Она написана очень недурными стихами, но, по вышеизложенным причинам, не имеет не только никакого художественного достоинства, но даже и достоинства забавного фарса. Говорят, что г. Ершов молодой человек с талантом; не думаю, ибо истинный талант начинает не с попыток и подделок, а с созданий, часто нелепых и чудовищных, но всегда пламенных и, в особенности, свободных от всякой стеснительной системы или заранее предположенной цели».

Впрочем, подобные оплошности с «неистовым Виссарионом» случались не раз. Он и сказки Пушкина забраковал, назвал «плодом довольно ложного стремления к народности».

«ТОЛКОТНЯ И СТУКОТНЯ В ГОЛОВЕ»

Утвердиться в литературной элите Санкт-Петербурга у Петра Ершова не получилось. Когда ему, казалось бы, улыбнулась редкая удача, на его голову свалились несчастья: умерли отец и брат поэта. «Но вдруг вокруг меня завыла / Напастей буря, и с чела / Венок прекрасный сорвала / И цвет за цветом разронила. / Все, что любил, я схоронил / Во мраке двух родных могил», — элегическое «Воспоминание» Петр Павлович напишет в 1845-м, а девятью годами ранее, летом 1836-го, он вынужден был проститься с новыми друзьями, вернуться в Сибирь.

Университетскому товарищу, литератору Владимиру Треборну в ту пору жаловался в письме: «С самого моего сюда приезда, т.е. почти пять месяцев, я не только не мог порядочно ничем заниматься, но не имел ни одной минуты веселой. Хожу, как угорелый, из угла в угол и едва не закуриваюсь табаком и цигарами... Читать теперь совсем нет охоты, да и нечего... Ко всему этому присоедини еще мое внутреннее недовольство всем, что я ни сделал, что я ни думаю делать... Скоро 22 года; назади — ничего; впереди... Незавидная участь!»

В Тобольске автор «Конька-горбунка» получил место преподавателя гимназии. На этом поприще трудился добросовестно, не за страх, а за совесть, искренне полагая, что равняться на людей, к службе равнодушных, недопустимо, что «грешно и бесчестно делать как многие». Со временем поднялся на несколько ступенек по карьерной лестнице, став сначала инспектором, а позже директором учебного заведения. Продолжал писать, но от былого вдохновения, как говорится, остались лишь воспоминания, в строках сибиряка не было ни прежней легкости, ни полюбившейся русской читающей публике «ершистости».

Служебные дела-заботы выматывали. Домой Петр Павлович приходил усталый и природную склонность к литературным упражнениям проявлял все реже. «Муза и служба — две неугомонные соперницы не могут ужиться и страшно ревнуют друг друга, — сетовал некогда подававший огромные надежды литератор. — Муза напоминает о призвании, о первых успехах, об искусительных вызовах приятелей, о таланте, зарытом в землю, и пр. и пр., а служба — в полном мундире, в шпаге и шляпе, официально докладывает о присяге, об обязанности гражданина, о преимуществах официи и пр. и пр. Из этого выходит беспрестанная толкотня и стукотня в голове, которая отзывается и в сердце».

Творческих сил, увы, хватило лишь на один шедевр. Что ж, подобных примеров в истории литературы не счесть. Могло ли в случае с Ершовым произойти иначе? Наверняка — если бы душевную энергию не приходилось растрачивать на преодоление трудностей быта, разрешение проблем социального обустройства, заботу о других. Петр Павлович радел как о близких, так и о совершенно незнакомых ему людях: создал театр при гимназии, открыл в нескольких населенных пунктах женские школы, энергично способствовал возникновению «Общества вспомоществования студентам Тобольской губернии»...

Судьба теперь была к Ершову отнюдь не благосклонна, постоянными спутницами поэта-госслужащего стали беды, тяжелейшие утраты. Его первая супруга умерла через шесть лет после их женитьбы. Многих детей тоже забрала слишком ранняя смерть. «На одной неделе я имел несчастье похоронить сына и дочь — моих любимцев...» — писал он друзьям.

КАК ТЕСЕН МИР

В детстве Петруша Ершов учился в тобольской гимназии, которую возглавлял Иван Менделеев. А у того в 1834 году, почти в одно время с первой публикацией «Конька-горбунка», родился сын Дмитрий, будущий великий ученый. Последний, когда был гимназистом, ходил на занятия туда же, где когда-то сидел за партой, а теперь директорствовал автор замечательной сказки в стихах.

Однако и позже их пути не разошлись. Дмитрий Иванович женился первым браком на падчерице Петра Павловича Феозве Лещевой. В дневнике Менделеев писал: «Надумал наконец, долго раздумье брало, 10-го поговорил с Физой, а 14-го был женихом».

Как литератор Ершов все-таки состоялся. Помимо «Конька» и нескольких десятков стихов он сочинил колоритную поэму «Сузге», элегическую балладу «Сибирский казак», добротные исторические пьесы, качественные либретто к операм. В одном из ершовских рассказов выведен герой с редкой, но очень много говорящей для людей последующих столетий фамилией. Встречающиеся в этом произведении фразы вроде «к окаянному Сталину», «господин Сталин, выходит, преопасный человек» сегодня звучат весьма интригующе.

Самые маститые рецензенты не жаловали Петра Ершова ни в XIX, ни в XX веке. Даже Чуковский, который был добрее, «интеллигентней» далекого предшественника Белинского, не преминул указать на то, что автор «Конька» в других своих сочинениях «пытался культивировать стиль тогдашней высокой поэзии, сочиняя послания, эклоги в духе Жуковского и даже вычурные стихотворения в бенедиктовском духе, хотя и был в этой области неудачлив и даже безличен, то есть похож на всякого другого из тогдашних середняцких писателей».

О литературном даровании поэта-сказочника XIX века трудно судить объективно, поскольку многие его стихи, рассказы, пьесы он публиковал под псевдонимами в сибирских, сугубо региональных изданиях. Наследие этого автора слишком разрознено, многое из написанного им утеряно.

В любом случае мы благодарны Петру Павловичу Ершову за его резвого «Конька-горбунка», без устали скачущего по эпохам, неизменно приумножая число своих почитателей.